Тонкости эльфийской социологии - Страница 11

Теперь на меня смотрели желтые глаза молоденькой мерцающей. Вздохнув, я откинулся на спинку кресла и уже не потребовал, а попросил:

– Расскажи мне все, что как тебе кажется, ты можешь рассказать, не предавая своих друзей.

Она удивилась такой моей формулировке, но, лишь несколько секунд помедлив, попыталась объяснить, с чего началось это их тайное общество. Мне ничего не оставалось, как слушать и удивляться. Все-таки не зря в мире Андрея существует поговорка – век живи, век учись. Похоже, пришло мое время чему-то путному на старости лет научиться.

Андрей

Сижу, смотрю на Ира, а он все еще прижимает меня к стулу, навалившись на плечи. Стоит рядом и смотрит в сторону дверного проема, в котором скрылся Карл. Мне хочется спросить. А если хочется, то почему бы не сделать этого?

– Правда, что у вас дети… Ну, как фонтанчики, если неправильно в первый раз мерцнули?

– Ты думаешь, я ему тут врал? – почти рычит он, и я понимаю, что товарища секретаря пора приводить в чувства. И напомнить, ху из ху.

– Ир, прекращай. Я знаю, что ты уже не в пограничном своем состоянии, а в нормальном. Что за истерики, я не пойму?

– Не поймешь? – почти выплевывает он мне в лицо и резко отступает. Поворачивается спиной и начинает возиться с чайником. Да, хорошая мысль, я бы тоже сейчас чайку тяпнул.

– Ир, послушай, не знаю, почему ты тут с Карлом так откровенничать начали, но я ведь тут ни при чем, правда? Ты сам ему все рассказал, и… – он резко швыряет в раковину металлическую крышку от чайника, которую только-только собирался водрузить на место.

Раздается грохот. Я осекаюсь. Мерцающий, не поворачиваясь ко мне, упирается руками в кухонный стол, склоняется над ним и тихо произносит слова, от которых мне становится жутко, а по спине пробегает неприятный холодок.

– Ты хоть понимаешь, что они тебя чуть не угробили? Да как им вообще могло прийти в голову это лечить?! – восклицает Ир, а я смотрю ему в спину и чувствую, что меня начинает трясти.

Зачем он напомнил? Я ведь за эти годы хорошо научился не вспоминать о том случае.

– И ты любишь их таких? – так и не дождавшись от меня никаких слов, спрашивает он и поворачивается лицом. – Признайся!

– Они мои родители, Ир, – получается почему-то тихо и хрипло. Все просто – меня жжет изнутри стыд. За них… За себя… Поэтому я продолжаю говорить. Пытаюсь отгородиться словами от всех этих неуместных с его стороны вопросов. – Моя семья. Понимаешь? И да, я…

– Они чуть не изуродовали тебя!

– Только благодаря им я вырос таким, какой есть.

Мы какое-то время буравим друг друга взглядами. Он первым отводит глаза. Обхватывает себя одной рукой, другая свободно свисает вдоль тела. Говорит в сторону:

– Поэтому я рассказал Карлу, как у нас относятся к детям.

– Я… Понимаю.

– Объясни мне, – он все еще не смотрит на меня. – Просто объясни, как ты можешь их не ненавидеть?

Я долго молчу. Голова кажется звенящей и пустой, поэтому появляется такое чувство, словно слова слетают с губ, минуя разум.

– Наша религия осуждает такие связи, но дело не только в ней. Мы семьдесят лет жили без церкви и Бога, так как у нас в стране был особый, социалистический строй. Коммунизм мы так и не построили, но беда этого периода в том, что правили нами тираны. В тюрьмах побывало полстраны, если не больше. Отсюда особый, зековский склад мышления. В Европе такие связи не новость, в Америке тоже, и уж тем более в Японии, где издревле в этом не было ничего зазорного. Но не у нас. Здесь, в этой стране, любовная связь между мужчинами – жесточайшее табу. Тебя запросто могут убить прямо на улице за одно только подозрение, что ты не по девочкам, а по мальчикам. К тому же, превалирует мнение, что гомосексуальные связи более порочны, так как люди, состоящие в них, куда распущеннее гетеросексуалов. На самом деле, это неправда.

– Но ты сам говорил, что с парнями только развлекаешься, а вот с девчонками иногда не прочь поиграть в любовь! – протестует он, и я его понимаю.

Действительно, говорил. Поэтому теряюсь и не знаю, что ему на это ответить. А потом он спрашивает:

– Но с тем парнем у тебя было серьезно, да? С ним одним?

– С каким? – не сразу понимаю я.

– К которому ты жить собирался уходить, когда твои тебя выгоняли, – тихо произносит он.

Вздыхаю. Понятно. Он об Артеме. Спрашивается, и кто просил Карла рассказать Иру еще и о нем? Догадываюсь, что сам Ир и просил. Он в последнее время вообще, на мой вкус, излишне навязчив. И что ему неймется-то?

– Он меня ни к чему не принуждал, не насиловал. До него у меня уже были парни, поэтому ему не составило труда серьезно увлечь меня собой. Он был старше. Прилично старше, и мнил себя хозяином жизни. Я думал, что влюблен, так как был как раз в том подростковом периоде, когда родители осточертели до чертиков и самая заветная мечта – сбежать из дома и укатить с каким-нибудь клевым чуваком за горизонт. Причем любовником этот чувак быть вовсе не обязан. На самом деле, мне бы хватило его дружбы. Но ему от меня нужно было другое. И я подумал: а почему бы нет? Потом все так закрутилось… Ему доставляло удовольствие раз за разом доводить моих родителей своими звонками и между делом попадаться на глаза. Причем он все время не забывал при этом меня облапить так, что на моем горящем от смущения лице можно было воду кипятить. То, что это всего лишь игра, я понял уже после… после больницы.

– Как ты вообще в неё угодил? Тебя что, напоили какой-то дрянью и организм не выдержал?

– Это мозг мой не выдержал, ну и нервная система с ним вместе. Тот дядька, к которому меня мать с бабкой притащили, заявил, что знает действенный способ излечения от гомосексуализма. Выпроводил их обеих из кабинета и в витиеватых выражениях наспех объяснил мне, что собирается применить гипноз и какую-то там акупунктуру – это, как он сказал, точечное воздействие слабым электрическим током на особые точки организма. Мне тогда было уже плевать, что он со мной собирается делать, лишь бы весь это цирк поскорее закончился. Он и закончился. Правда, очнулся я только через месяц. Вот и всё.